Снова, после перерыва в несколько лет, читаю "Превращение" Кафки. И снова - загадочный мир его прозы, в котором слово на глазах у читателя превращается в другое слово, непостижимым образом меняя значение на противоположное. Снова поэтика сновидения, немые звуки, размытые очертания, замедленные движения, нелогичная речь. И Грегор Замза, бедный Грегор Замза, осужденный и приговоренный, как большинство героев моего удивительного, неповторимого, мрачного автора. И Грета, дорогая сестра, все понимающая, любящая и именно поэтому первая оттолкнувшая от себя Грегора-жука.
Очень люблю его прозу. Люблю видеть, как он использует все возможности немецкого языка, чтобы создать тайное, закодированное, зашифрованное множеством слов пространство рассказа. Безупречные грамматические конструкции, бесконечные предложения и периоды, стройные ряды глаголов. И его мастерское обхождение с сослагательным наклонением: он почти изъясняется на нем; конъюнктив становится у него более вероятным и правдоподобным, чем индикатив - кто еще способен так организовать повествование? И то, что заметила только сейчас: еле видный, прозрачный, неуловимый налет австрийского немецкого.
И все это он сам просил уничтожить после его смерти. Почему?